Из окна виден был двор полицейского правления, убранный истоптанною желтою травою, среди двора стояли, подняв оглобли к небу, пожарные телеги с бочками и баграми. В открытых
дверях конюшен покачивали головами лошади. Одна из них, серая и костлявая, все время вздергивала губу вверх, точно усмехалась усталой усмешкой. Над глазами у нее были глубокие ямы, на левой передней ноге — черный бинт, было в ней что-то вдовье и лицемерное.
Неточные совпадения
В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее в землю кирпичное здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но две трети второго этажа сломаны или не достроены.
Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство с
конюшней; в остатке верхнего тускло светились два окна, а под ними, в нижнем, квадратное окно пылало так ярко, как будто за стеклом его горел костер.
Он почти постоянно, если можно так выразиться, экзаменовал Малек-Аделя; уезжал на нем куда-нибудь подальше в поле и ставил его на пробу; или уходил украдкой в
конюшню, запирал за собою
дверь и, ставши перед самой головой коня, заглядывал ему в глаза, спрашивал шепотом: «Ты ли это?
За небольшим прудом, из-за круглых вершин яблонь и сиреней, виднеется тесовая крыша, некогда красная, с двумя трубами; кучер берет вдоль забора налево и при визгливом и сиплом лае трех престарелых шавок въезжает в настежь раскрытые ворота, лихо мчится кругом по широкому двору мимо
конюшни и сарая, молодецки кланяется старухе ключнице, шагнувшей боком через высокий порог в раскрытую
дверь кладовой, и останавливается, наконец, перед крылечком темного домика с светлыми окнами…
Усадьба состояла из двух изб: новой и старой, соединенных сенями; недалеко от них находилась людская изба, еще не покрытая; остальную часть двора занимала длинная соломенная поветь вместо сарая для кареты и вместо
конюшни для лошадей; вместо крыльца к нашим сеням положены были два камня, один на другой; в новой избе не было ни
дверей, ни оконных рам, а прорублены только отверстия для них.
«Это что?» подумал он, увидав отворенную
дверь в
конюшню.
А я об нем и не сокрушался, потому что думал: разве мало у нас, что ли, жидов осталось; но только раз ночью сплю в
конюшне и вдруг слышу, кто-то подошел и морду в
дверь через поперечную перекладину всунул и вздыхает.
— Жалеть его нечего! — резко отозвался Николай, оборачиваясь в
дверях. — Если бы такую выходку с браслетом и письмом позволил себе человек нашего круга, то князь Василий послал бы ему вызов. А если бы он этого не сделал, то сделал бы я. А в прежнее время я бы просто велел отвести его на
конюшню и наказать розгами. Завтра, Василий Львович, ты подожди меня в своей канцелярии, я сообщу тебе по телефону.
Вместо того, чтобы оскорбиться, что его считают образцовым секуном, одичавший князь выслушал Коробочку, только слегка шевеля бровями, и велел ей ехать со своим Федькою Лапотком к
конюшне. Больно высекли Лапотка, подняли оттрезвоненного и посадили в уголок у
двери.
Так или почти так рассуждал режиссер цирка, провожая глазами публику, теснившуюся у выхода. Когда
двери на площадь были заперты, он направился через залу к
конюшням.
В
конюшне стало совсем светло. Бородатый, старый, вонючий козел, живший между лошадей, подошел к
дверям, заложенным изнутри брусом, и заблеял, озираясь назад, на конюха. Васька, босой, чеша лохматую голову, пошел отворять ему. Стояло холодноватое, синее, крепкое осеннее утро. Правильный четырехугольник отворенной
двери тотчас же застлался теплым паром, повалившим из
конюшни. Аромат инея и опавшей листвы тонко потянул по стойлам.
Точно ухватившись за эту мысль, он быстро повернулся и, семеня тонкими, слабыми ногами, побежал в
конюшню. Арбузов нагнал его у
дверей.
Он привез с собою дешевенькие обои, коврики, полочки и т. д., оклеил все стены,
двери, наделал разных перегородок, велел вычистить двор, перестроил
конюшню, кухню, отвел даже место для ванны…
— Худой знак, барин! — крикнул мне какой-то мужик, стоявший у одной из
дверей длинных графских
конюшен.
«Так вот ты какая, шельма!» — подумал он и отправился в
конюшню. В
конюшне в это время Степан сидел на скамье и лениво, сидя, чистил бок стоящей перед ним лошади. Максим не вошел в
конюшню, а стал у
двери.
Малый у
дверей бросился кликать кучера. Подъехал двуместный отлогий фаэтон с открытым верхом. Лошадей Анна Серафимовна любила и кое-когда захаживала в
конюшню. Из экономии она для себя держала только тройку: пару дышловых, вороную с серой и одну для одиночки — она часто езжала в дрожках — темно-каракового рысака хреновского завода. Это была ее любимая лошадь. За городом в Парке или в Сокольниках она обыкновенно говорила своему Ефиму...
— Погоди, ужо, я с тобой на
конюшне велю расправиться… — глухо проворчала она и вышла, так сильно хлопнув
дверью, что даже умирающая испуганно повела взором в сторону ушедшей.
Ровно в полночь заржал на
конюшне вороной жеребец. Прокинулась барынина мамаша, свет вздула да к командировым
дверям...